Сколько стоит мастерство?
Он живет где-то рядом
Наш корреспондент беседует с артистом Театра им. Рубена Симонова Владиславом Демченко.
"Один знакомый поэт однажды пошутил: "И хоть по крови я почти южанин -- живу на Юго-Западе сто лет -- могу сказать совсем как северянин. Как Северянин, как большой поэт..."Владислав, ты любишь район, в котором живешь?
Я к нему привык. Как и твой поэт, я живу на Юго-Западе столицы, нов моей крови бродят северные ритмы, так как родился я все-таки в Питере. Что не мешает мне в родном Юго-Западном округе ощущать себя, как дома. Я столько скитался по различным квартирам, по жизни и в силу особенностей профессии, что понял: обрести свою "крепость" -- великое счастье. Долгое время у меня было ощущение, что живу в транзитном пространстве, в каком-то поезде. В Питере прошло мое детство. Мы с мамой жили в коммуналке, пока не переехали. Окна дома на Моховой выходили в традиционный питерский двор -- колодец. В детстве я любил разглядывать окна напротив, рассматривать хрустальные люстры и считать новогодние елки. В каждом окне происходила какая-то своя жизнь. Я еще не читал тогда "Белые ночи" Достоевского, с которыми пришлось столкнуться на сцене.
Мне нравится привозить друзей в Петербург и показывать заснеженные улицы, на которых прошло мое детство, старинные фонари, узкие дворы, чугунные решетки, разводные мосты.
Когда я переехал в Москву, моим пристанищем стали арбатские переулки. Я очень полюбил эти маленькие уютные домишки, арбатских старушек, подкармливающих голубей. Я работал дворником. Помню свое первое знакомство с городом -- маленькая беседка в Калошином переулке. Я тогда еще не знал, что эта беседка и дворик станут свидетелями не только моего великого отчаяния -- я провалился на экзаменах в "Щуку". -- но и свидетелями последующих бурных взлетов. Сегодня в Калошином переулке находится мой театр -- Театр им. Рубена Симонова, где я работаю. И выглядывая сверху из окон гримерки, вижу все тот же дворик, где 12 лет назад сидел на скамеечке и не знал, что делать дальше.
Я поступал в "Щуку" в 1983 году на курс к Евгению Рубеновичу Симонову, тогдашнему режиссеру Театра им. Вахтангова. Прошел творческий конкурс, но сделал в сочинении 72 ошибки. Двойки по сочинению получили 11 человек. Но, видимо, режиссер все-таки увидел во мне будущего артиста. Симонов окликнул меня, "помирающего лебедя", и предложил зайти в кабинет. Разговор был долгий. Впоследствии Евгений Рубенович выбил у тогдашнего министра культуры еще две "единицы" на свой курс. Вместе с Аллой Мироновой я переписывал сочинение "устно" в кабинете у ректора.
Я благодарен Евгению Рубеновичу еще и за то, что после окончания он взял меня в свой театр, где я сыграл главную роль в пьесе Николая Эрдмана "Самоубийца", а также роль слуги в чеховском "Медведе". С этой ролью меня потом пригласили в один из венских театров, где три месяца я играл Чехова на немецком.
Вена потрясла до глубины души. Я познакомился с молодыми и талантливыми художниками, часто бывал у них в мастерской; мы говорили о творчестве, цели жизни, судьбах России. Город одарил меня вечным ощущением праздника.
За "измену" родному театру Симонов на гастроли в Грецию меня не взял. Воспитывал. Но и это обернулось удачей -- как раз в тот период судьба свела меня с режиссером Валентином Фокиным. В Ермоловском международном театральном центре мне посчастливилось сыграть в одном спектакле с Зиновием Гердтом. Я учился у Мастера, работая с ним бок о бок в спектакле.
Тяга к бродяжничеству и романтизму с годами не ослабела. Видимо, поэтому следующий мой "городской роман" был с Будвой. Вечер...Над головой -- звездный купол, край которого тонет где-то в море. Старая крепость на берегу высокого обрыва. И древний замок. Все это великолепно подсвечено и кажется игрушечным. Югославы -- они вообще умеют пользоваться разного рода подсветками. Идешь где-нибудь по кривой улочке, вдруг -- тупик, и откуда-то сверху, выхваченная лучом света, свешивается зеленая ветка яблони. Или из древней расщелины торчит кривое сухое дерево. Сказочно, нереально. Шум ветра, плеск волн. На площади крепости -- помост. Мы, участники, фестиваля, играем спектакли под открытым небом. Амфитеатры, на которых размещаются зрители. Удивительная акустика и ощущение слияния с ночным звездным пространством.
Позже я совместил свою актерскую профессию с профессией продюсера. Я посетил многие европейские города. Опыт продюсера рождал во мне незаменимое для актера качество -- терпение. Он же сильно расширял кругозор -- вширь и вглубь. В каждом городе, куда забрасывала судьба, я обязательно находил время побродить по незнакомым улицам, площадям, поглазеть на толпу, понаблюдать за людьми, побеседовать с домами.
... На сцене Театра киноактера -- пьеса Патрика Зюскинда "Контрабас". Темный помост, уходящие в небо золотистые струны огромного инструмента. Человек, цепляющийся за них, как за нити ,связывающие его с Космосом. Бездонные загадочные глаза артиста налаживают контакт с крошечным зрительным залом, нервно думают руки... Неподражаемо пластичный, Демченко мгновенно выстраивает "мост" между сценой и зрителем. Кажется, что вот сейчас приоткроется дверь и распахнется исповедью Вселенная.
Его Музыкант живет в самом центре большого шумного города. Вот так неожиданно пригождаются в профессии жизненные наблюдения, накапливаемые артистом с детства. Его Музыкант умеет слышать мелодию в ветре и аккордах ночи, в кровлях уснувших зданий и в антеннах. Он мыслит образами и звуками -- увертюра Контрабаса и Виолончели к "Полету Валькирий" представляется огромной белой акулой, проплывающей в бездонном звучащем хаосе. Под окнами его квартиры кипит жизнь, там расположился перекресток, на котором сосредоточилось все движение. По средам сюда приезжают мусорщики -- и тогда раздаются эти звонкие удары по 100,2 децибела. "Вагнер во всем Париже не мог найти квартиры, потому что на каждой улице работал кузнец. Кузнец для музыканта -- наиферматнейшее из встречающихся звуков: удары молотком по металлу. Прибавьте к этому скрежет повозок по булыжной мостовой, крики рыночных зазывал и постоянные драки революции"... Крест перекрестка под окнами -- как крест эпохи. Символично. Но истинное распятие контрабасиста -- его профессия и его инструмент. "Я не знаю ни одного контрабасиста, который пришел бы к своему инструменту по своей доброй воле, -- размышляет герой. -- Удары судьбы отражены на лицах этих людей".
Контрабас -- это скорее помеха, чем инструмент. Носить его вы не можете, его надо таскать. Если он упадет, то весь разобьется. В машине он помещается, если только правое переднее сиденье снято. Тогда, правда, вся машина забита. В квартире он торчит как-то по-дурацки. Контрабас напоминает "онегинского" дядю, который болен и постоянно жалуется, что за ним никто должным образом не ухаживает. Зимой вы должны отдавать ему свое пальто, чтобы он не замерз. Такое сближает. Так рождается любовь.
... Спектакль летит вперед, набирает скорость, обретает звучание, силу. Зрители в зале, преследующие по пятам артиста, уже нырнули за ним в лабиринт шумных улиц с их стучащими повозками, с торчащими из древних расщелин сухими корявыми деревьями, погрузились в стук колес, в бульвары под ливнем, в участь одиночек, в муки творчества.
"Когда Шуберту было столько же лет, как мне, он уже три года как умер"...
Воистину, так рождается любовь.
----------